Текст: Анна Тарубарова
Фото: Kira Schwarz, Рexels.com; из архива Анны Тарубаровой
– А вы, видимо, Аня? – голосом Левитана спросил у меня бородатый профиль незнакомца.
Я кивнула.
– Аня, а вы боитесь смерти?
Через минуту мы поднимались в лифте. Через три – были щедро припудрены и ласково причесаны гримером. Через час – сидели под софитами за неоновой вывеской «Райсовет». В составе: молодой философ с голосом Левитана, ведущий с не менее приятным тембром и аккуратной бородой, священник с добрыми мудрыми глазами и я, единственная безбородая, но, очевидно, одна из самых бородатых в теме смерти, оказалась в этой компании. За окном светилась и шумела бессмертная Москва, будто насмехаясь над предметом разговора. В вечер воскресенья. В Хэллоуин. Решили записать программу для религиозного канала. Что мы выясним за два часа про страх смерти и саму смерть, когда каждый из нас всего лишь часть пятиминутки на циферблате вечности?
****
Белые хлопья будто лебединый пух опускались на гранитную плиту. На ней были выбиты мои ФИО, две даты и между ними пробел. Зификсировали картинку? Теперь добавьте завывающий голодным волком ветер и вторящую ему скрипку. Так впервые я представила смерть полтора года назад, когда электронная медкарта сообщила мне результаты биопсии опухоли в груди: рак.
Но вначале была жизнь. Я отчетливо помню, что в тот июльский день, когда я прочитала страшное слово из трех букв, мое воображение бодро набросало акварелью Эйфелеву башню, лавандовые поля в Крыму, воздушные шары в Каппадокии, меня, перепрыгивающую со скоростью стрекозы из одного пейзажа в другой. Уже потом ночью, когда я лежала в темноте с открытыми глазами и считала часы до встречи с врачом, полагая что теряю время и не лечусь здесь и сейчас, костлявая рука ужаса спрятала позитивные картинки и предложила лицезреть мою могилу с близкой, как потолок над моими ошалевшими от бессонницы глазами, второй датой.
Отравленная токсинами, без которых немыслима химиотерапия, я лежала лысая, зеленоватая и постанывающая от боли по всему телу и смотрела, как идет жизнь: сын играет в лего, муж варит суп, солнце расцвечивает лак на паркете, а за окном небо расчерчено белыми полосками – кто-то куда-то летит.
«Помогите, пожалуйста, убрать картинку из моего воображения. Так мне будет проще лечиться», – написала я психологу, которого рекомендовала мне подруга. Через два занятия картинки не было. Зато у меня был личный психолог со сказочным именем Геляна, что значит «луч света», и список настраивающей на конструктивный лад литературы, вроде «Управление позитивным мышлением по методу Сильва». Смерть больше не внушала мне животный страх. Однако умереть за время лечения мне пришлось не один раз. Отравленная токсинами, без которых немыслима химиотерапия, я лежала лысая, зеленоватая и постанывающая от боли по всему телу и смотрела, как идет жизнь: сын играет в лего, муж варит суп, солнце расцвечивает лак на паркете, а за окном небо расчерчено белыми полосками – кто-то куда-то летит. Жизнь не прекращается. А значит, смерти нет. Это вопрос вообще-то. Еще раз: а значит смерти нет?
Отрицать смерть – значит, отрицать жизнь.
– Аня, как изменилось ваше отношение к смерти после пройденного пути?
Вопрос ведущего завис над моим левым ухом, как любопытный вертолет. Серьезно! Этот вопрос оказался для меня так же удивителен, как если бы около меня на уровне головы застыла стая вертолетов. Удивителен, потому что каждый день у меня спрашивают другое: «Как изменилось твое отношение к жизни после диагноза?». Привычным ответом для этого было «никак».
У моего рта повисла пауза. Я забралась в самые дальние уголки участка мозга, отвечающего за выбор слов. Там словно выключился свет. В шершавой темноте я нащупала что-то вроде «я стала больше ценить жизнь». Нет, не подходит. А это что? О! «Смерть меня пугает». Нет, не то. Ладно, попытаюсь еще раз.
– Никак, – ответила я.
В темноте черепной коробки зажегся рассвет. От этих слов я будто пробудилась и расслабилась. Но лица моих визави глядели озадаченно.
– Никак?
– Да, никак, – повторила я.
Мы проговорили два часа. О страхе смерти. Я получила удовольствие от глубины познаний молодого философа, зачитывающего из стопки приготовленных к программе книг Сократа, например: «Бояться смерти – это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь». Но в какой-то момент цитаты стали утомлять. Будто за ними и нет человека, и не видно его мнения, но такова роль философа. Слова священника, напротив, проникали в сердце будто сливаясь с течением моей крови. История о смерти жены от тяжелой болезни и принятии ухода, наполненный великим смыслом эпизод о литургии, которую несмотря на потерю близкого человека, священник вышел и провел через полтора часа после того, как сердце супруги остановилось, – все это было очень созвучно моему восприятию темы смерти.
Сейчас готовность сменилась на тихую радость и благодарность тому, что есть.
В общем-то, так и было до диагноза. Несмотря на планы и дедлайны, продиктованные жизнью в Москве, моя молитва всегда про здесь и сейчас. Хотя, конечно, я представляю периодически взор с небес, как бы говорящий: «Лучше поступи вот так». Это одобрение оттуда, возможно, самовнушение, но оно мне помогает в минуты трудного выбора, когда собственные аргументы качаются на тонких ножках. Но я очень сомневаюсь, что делаю это по той причине, что в каком-то особом дневнике проставляется «+» или «–» в пользу моего попадания в лучший из миров. При этом я уверена, что по делам моим и воздастся, и воздается уже, но, совершая то или иное в моменте, максимум о чем я думаю – это то, как поступок повлияет на баланс добра и зла в мире.
На самом деле, история с любым событием на грани, где ты лицом к лицу с этой дамой в черной мантии, где видишь темень ее глазниц, – это история про жизнь. Про видеть и любить все предложенные краски, потому что эта палитра создана исключительно для данного человека и не будет похожей картины.
По этой причине, когда прилетел диагноз, я сразу задумалась зачем он мне, а не за что. Сейчас я состою в нескольких интернет-группах для женщин с раком молочной железы. Обычно первый пост каждой пишется еще до встречи с врачом, который разъяснит лечение, поэтому он полон эмоций и таких вопросов, как «За что?», «Мне конец?», в девяти из десяти случаев. Напуганные диагнозом женщины ставят равенство между раком и смертью, поэтому болезнь редко ассоциируется с чем-то кроме костлявой старухи с косой.
На самом деле, история с любым событием на грани, где ты лицом к лицу с этой дамой в черной мантии, где видишь темень ее глазниц, – это история про жизнь. Про видеть и любить все предложенные краски, потому что эта палитра создана исключительно для данного человека и не будет похожей картины. Так зачем печалиться? Рисуй. Не жди смерти, она придет вовремя. Живи свою неповторимую жизнь.
Вроде просто. Но статистика зашкаливает – оказывается, в России 42% населения страдают танатофобией – постоянным страхом смерти, то есть даже не связанным с диагнозом. Получается, что люди живут и боятся. Боятся не жить, а умереть. Это статистика за 2021 год.
****
Однажды у меня спросили «Когда ты поняла, что не умрешь?». Подразумевалось, что не умру от рака. Я пожала и плечами и ответила: «Мне до сих неизвестно умру ли я от него, но сейчас я живу, и сколько бы мне ни отмерили там, наверху, хочу прожить это честно и кайфово».
За моим «никак» по отношению к смерти – благодарность и любовь к жизни. Страх нужен для выживания, но не для этих двух чувств, которые станут моими крыльями после финального выдоха.
А вы бы хотели жить вечно?
