Рассказ Ирины Нерик-Коневой
Фото: pixabay.com
Лена стояла у гроба отца и понимала, что никогда не чувствовала так остро всех своих пороков.
— Кто-то думает за меня, — мелькнуло спасительное в ее голове. — Я не могу так думать. Нет, не могу. Неужели эти мысли, такие скверные, часть меня? Я так привыкла ко всей этой гадости, что даже не замечаю, о чем думаю?
От этого открытия она топнула. Звук удара о каменный пол вывел из оцепенения пришедших на панихиду. Лена сжалась. Несколько человек дернулись и поводили обеспокоенно головами. Но тут же вернулись каждый в свое. Это после люди будут обсуждать: «Что это за хлопок внезапно возник в часовне»? Сейчас же пришедшие деликатно сделали вид, что ничего не произошло.
Лена же осознала, что анализирует себя, даже стоя у тела отца. От этого ей стало гадко. Тошно от того, что даже сейчас, сквозь эту нестерпимую боль, она умудряется раскладывать по полочкам происходящее. Обычно ей это нравилось: отслеживать эмоции, разбирать свои поступки, видеть логику чужих.
Уход отца, такой внезапный, вдруг сделал невыносимым нахождение ее с самой собой. Осознание, что этот тип мышления, который она осознанно наработала, «кривой», причиняло ей боль.
Как произошло, что по самым главным вопросам она внутренне сверялась не с мнением отца, а с мнением «книжных» людей, которых она никогда не видела? Именитые психологи. Светила. И что? Она поняла, что принимала на веру мнение даже случайных знакомых. Друзей, которые после ее предавали. Людей, которые в какой-то момент просто исчезали из ее жизни? Почему она ставила под сомнение авторитет отца, человека, который ни разу ее не обидел? В какой момент в ней затих этот?.. Она долго искала слово. Зов рода? Крови? Она шарила в воспоминаниях, как слепой в поисках ключа у двери. Но ключ не находился. Ни одного конфликта. Может в какой-то момент я перестала ему доверять? Или я увидела его некрасивый поступок по отношению к другим? К Другим? Лена с ужасом поймала себя на том, что начала разглядывать пришедших. Вот они — другие! Но нет. Ни одного притворного лица. Ни одной плакальщицы напоказ. Боль гнала ее по лицам друзей, родных. Растрепанные, раздавленные горем, растерянные люди. Лена была им благодарна.
Она тихонько встала на колени рядом с гробом и потрогала ворот его рубашки. Ее предложила вместе с костюмом похоронная контора. В эту минуту она поняла весь ужас ошибки: чужая одежда и больница. Одежда и больница. Чужие.
— Папа должен был быть дома, — думала Лена, — не там, в больнице, все эти три дня, а дома. Все это годится, когда хоронят какого-то незнакомого человека. А он, папа, должен был быть дома.
Возможно, эти три дня дали бы ей шанс. В памяти всплыл эпизод похорон деда: тишина, чужие-знакомые разошлись, и ее печальные тетки сидят у свечи. Тогда, маленькой, Лена не понимала: зачем сидеть? Это же страшно. Мертвый дед. Вот только-только живой. А теперь мертвый. Лена помнила запах теплого воска с примесью формалина. И вот только-только отец. А сейчас ей нестерпимо хотелось в такую тихую комнату, где этот страшный бег мыслей, возможно, остановился бы, и она задала бы Ему главные вопросы. Они бы жгли свечи. Размяли бы, словно молодую иголку хвои, каждую секунду. И вдыхая аромат последнего времени, набрали бы воздуха, задержали дыхание до того момента, когда произойдет новая встреча. Но нет, не будет этой комнаты, где Лена с Ним вдвоем. Похоронный сервис, кафе-поминки, страх боли, который заставляет все ускорять, ее скудоумие, помешавшее ей предугадать, что все будет именно так — «сожрали» их последние минуты.
Просунув ладонь в рукав, Лена вонзила ногти в свое предплечье. Пластина на указательном пальце вывернулась в обратную сторону. Из глаз брызнули слезы. Это вернуло ее в часовню.
Вошел Отец Сергий. Началось отпевание. На огромном медном канделябре под потолком Лена увидела изображения святых. Лик Николая Чудотворца был как раз напротив нее.
— Батюшка Николай, я не могу молиться сейчас, я сейчас ничего не могу, я его отмолю потом, а сейчас попроси за раба Божьего Валерия Ты. У меня нет сил. Можно Ты?
Она снова присела рядом с гробом, достала крест на простой веревке, вложила между рубахой и холодной подкладкой пиджака. Это был отцовский крест, который, Лена все-таки нашла перед самыми похоронами. Батюшка от ее неожиданных движений осекся и на мгновенье прервал молитву. Заняв свое место, Лена ощутила, как мысли назойливо заворочались в голове. Голос отца Сергия вновь зазвучал в часовне.
После девяти дней в квартиру Лены пришел ее бывший однокурсник Андрей. На полу в прихожей аккуратными стопками стояли книги. Она перевязала все собрания самодельными цветными веревками. Андрей окинул взглядом туго стянутые труды.
— А я свои веревки принес, но, кажется, не понадобятся. Из чего веревки-то? Халат старый?— Андрей усмехнулся, но, увидев лицо Лены, осекся. У вас умер что ли кто-то?
—Да, халат. Хочешь, в мешок сложим, если так неудобно?
—Да нет, мне по барабану. Я только не пойму, ты правда мне все это даришь?
— Да, Андрюх, забирай. Я же сказала. Не нужны больше.
— И Юнга?
— И Юнга, Андрюх! Что заладил. Бери. И давай, это, иди... А то я устала.
— Ладно, я сегодня все не утащу. Остальное завтра, Ок?
—Ок.
Фото: pixabay.com
Лена стояла у гроба отца и понимала, что никогда не чувствовала так остро всех своих пороков.
— Кто-то думает за меня, — мелькнуло спасительное в ее голове. — Я не могу так думать. Нет, не могу. Неужели эти мысли, такие скверные, часть меня? Я так привыкла ко всей этой гадости, что даже не замечаю, о чем думаю?
От этого открытия она топнула. Звук удара о каменный пол вывел из оцепенения пришедших на панихиду. Лена сжалась. Несколько человек дернулись и поводили обеспокоенно головами. Но тут же вернулись каждый в свое. Это после люди будут обсуждать: «Что это за хлопок внезапно возник в часовне»? Сейчас же пришедшие деликатно сделали вид, что ничего не произошло.
Лена же осознала, что анализирует себя, даже стоя у тела отца. От этого ей стало гадко. Тошно от того, что даже сейчас, сквозь эту нестерпимую боль, она умудряется раскладывать по полочкам происходящее. Обычно ей это нравилось: отслеживать эмоции, разбирать свои поступки, видеть логику чужих.
Уход отца, такой внезапный, вдруг сделал невыносимым нахождение ее с самой собой. Осознание, что этот тип мышления, который она осознанно наработала, «кривой», причиняло ей боль.
Как произошло, что по самым главным вопросам она внутренне сверялась не с мнением отца, а с мнением «книжных» людей, которых она никогда не видела? Именитые психологи. Светила. И что? Она поняла, что принимала на веру мнение даже случайных знакомых. Друзей, которые после ее предавали. Людей, которые в какой-то момент просто исчезали из ее жизни? Почему она ставила под сомнение авторитет отца, человека, который ни разу ее не обидел? В какой момент в ней затих этот?.. Она долго искала слово. Зов рода? Крови? Она шарила в воспоминаниях, как слепой в поисках ключа у двери. Но ключ не находился. Ни одного конфликта. Может в какой-то момент я перестала ему доверять? Или я увидела его некрасивый поступок по отношению к другим? К Другим? Лена с ужасом поймала себя на том, что начала разглядывать пришедших. Вот они — другие! Но нет. Ни одного притворного лица. Ни одной плакальщицы напоказ. Боль гнала ее по лицам друзей, родных. Растрепанные, раздавленные горем, растерянные люди. Лена была им благодарна.
Она тихонько встала на колени рядом с гробом и потрогала ворот его рубашки. Ее предложила вместе с костюмом похоронная контора. В эту минуту она поняла весь ужас ошибки: чужая одежда и больница. Одежда и больница. Чужие.
— Папа должен был быть дома, — думала Лена, — не там, в больнице, все эти три дня, а дома. Все это годится, когда хоронят какого-то незнакомого человека. А он, папа, должен был быть дома.
Возможно, эти три дня дали бы ей шанс. В памяти всплыл эпизод похорон деда: тишина, чужие-знакомые разошлись, и ее печальные тетки сидят у свечи. Тогда, маленькой, Лена не понимала: зачем сидеть? Это же страшно. Мертвый дед. Вот только-только живой. А теперь мертвый. Лена помнила запах теплого воска с примесью формалина. И вот только-только отец. А сейчас ей нестерпимо хотелось в такую тихую комнату, где этот страшный бег мыслей, возможно, остановился бы, и она задала бы Ему главные вопросы. Они бы жгли свечи. Размяли бы, словно молодую иголку хвои, каждую секунду. И вдыхая аромат последнего времени, набрали бы воздуха, задержали дыхание до того момента, когда произойдет новая встреча. Но нет, не будет этой комнаты, где Лена с Ним вдвоем. Похоронный сервис, кафе-поминки, страх боли, который заставляет все ускорять, ее скудоумие, помешавшее ей предугадать, что все будет именно так — «сожрали» их последние минуты.
Просунув ладонь в рукав, Лена вонзила ногти в свое предплечье. Пластина на указательном пальце вывернулась в обратную сторону. Из глаз брызнули слезы. Это вернуло ее в часовню.
Вошел Отец Сергий. Началось отпевание. На огромном медном канделябре под потолком Лена увидела изображения святых. Лик Николая Чудотворца был как раз напротив нее.
— Батюшка Николай, я не могу молиться сейчас, я сейчас ничего не могу, я его отмолю потом, а сейчас попроси за раба Божьего Валерия Ты. У меня нет сил. Можно Ты?
Она снова присела рядом с гробом, достала крест на простой веревке, вложила между рубахой и холодной подкладкой пиджака. Это был отцовский крест, который, Лена все-таки нашла перед самыми похоронами. Батюшка от ее неожиданных движений осекся и на мгновенье прервал молитву. Заняв свое место, Лена ощутила, как мысли назойливо заворочались в голове. Голос отца Сергия вновь зазвучал в часовне.
После девяти дней в квартиру Лены пришел ее бывший однокурсник Андрей. На полу в прихожей аккуратными стопками стояли книги. Она перевязала все собрания самодельными цветными веревками. Андрей окинул взглядом туго стянутые труды.
— А я свои веревки принес, но, кажется, не понадобятся. Из чего веревки-то? Халат старый?— Андрей усмехнулся, но, увидев лицо Лены, осекся. У вас умер что ли кто-то?
—Да, халат. Хочешь, в мешок сложим, если так неудобно?
—Да нет, мне по барабану. Я только не пойму, ты правда мне все это даришь?
— Да, Андрюх, забирай. Я же сказала. Не нужны больше.
— И Юнга?
— И Юнга, Андрюх! Что заладил. Бери. И давай, это, иди... А то я устала.
— Ладно, я сегодня все не утащу. Остальное завтра, Ок?
—Ок.
